http://www.trud.ru/trud.php?id=200605120830602

Trud.ru № 83 за 12.05.2006

ГЕРГИЕВ ВОЗРОДИЛ КИЕВСКУЮ РУСЬ

НЕУТОМИМЫЙ ДИРИЖЕР МАРИИНСКОГО ТЕАТРА ПРОВОДИТ СРАЗУ НЕСКОЛЬКО ФЕСТИВАЛЕЙ



Оперой Мусоргского "Борис Годунов" в давней уже постановке режиссера Андрея Тарковского открылся в санкт-петербургском Мариинском театре традиционный, XIV международный фестиваль искусств "Звезды белых ночей". Накануне корреспонденту "Труда" удалось побеседовать с художественным руководителем праздника, дирижером Валерием Гергиевым. Дело в том, что Валерий Абисалович вместе с оркестром Мариинского театра за день до того закрывал в Москве V Пасхальный фестиваль, которым он тоже руководит.

- Я Пасхальным очень доволен, - признался Гергиев. - Мы достаточно емко представили творчество Дмитрия Шостаковича, чье 100-летие со дня рождения отмечается в этом году. Правда, оперу "Нос" смогли показать только в концертном зале, а не на сцене, как планировалось, - реконструкция в театре Станиславского и Немировича-Данченко затянулась... Зато состоялись наши выезды в Ханты-Мансийск, Краснодар (где, кстати, родилась оперная "звезда" Мариинского театра Анна Нетребко), в Новосибирск, где мы сыграли спектакль "Фальстаф". И, конечно, какой же Пасхальный фестиваль без традиционного симфонического концерта в День Победы на Поклонной горе, куда пришли 200 тысяч слушателей...

- Я слыхал, что "по ходу дела" вы и на Украину заехали, где в течение четырех дней выступали на фестивале "Киевская Русь"...

- Мне и Мариинскому театру очень хотелось поддержать это начинание украинских артистов, которые помнят, что у наших народов за плечами 11 столетий истории, связывающей их в единое культурное пространство. Денег у организаторов было немного: не всем на Украине такой праздник сегодня по душе. Но оркестр Мариинского театра проявил настоящий энтузиазм. Валторнист, например, играл со сломанным пальцем и играл потрясающе!

- У "Звезд белых ночей" - еще больший размах, - продолжил Валерий Абисалович. - При участии Максима Шостаковича, Мариса Янсонса и других знаменитых дирижеров (ну и моем тоже) будут исполнены все 15 симфоний Шостаковича. За два фестивальных месяца мы покажем оперы, балеты композитора, в том числе "Золотой век", который не шел на сцене Мариинского театра с 1930 года. Представим панораму русской и итальянской классической оперы. Исполним тетралогию Вагнера "Кольцо нибелунга"... Ну а возобновление "Бориса Годунова" представляется мне особенно важным - это единственная оперная работа великого кинорежиссера Тарковского, о которой нынче уже стали забывать. Когда-то именно этим спектаклем началась моя работа в Мариинском, тогда еще Кировском, театре.

- Программа поистине царская...

- Захотелось устроить нечто вроде прощального фейерверка. Ведь потом основное здание Мариинского театра, вслед за московским Большим, встанет на долгую реконструкцию. Ну и, может, мне стоит подумать о том, чтобы чуть реже выступать, а чуть больше отдыхать и давать передышку артистам. Представляете, если бы Гергиев приезжал в Москву не десяток раз в году, а только один-два - как здесь стали бы ценить эти выступления! Шучу, конечно, - нам, петербуржцам, без московской, новосибирской, краснодарской, всей российской публики скучно.

Бирюков Сергей

http://sptimesrussia.com/index.php?acti ... y_id=17563

The St.Peterburg Times
Issue #1168(34), Friday, May 12, 2006

The diva’s dilemma

By Galina Stolyarova
Staff Writer


[size=75]Alexander Belenky / The St. Petersburg Times
The popular Russian opera singer Anna Netrebko, who shot to international stardom in 2003, discusses her dismay at being labeled a вЂ

Профиль, №17, май 2006: http://www.profile.ru/items/?item=18838

ПЯТЬ ПРОФИЛЕЙ ОДНОГО МАЭСТРО

ВАЛЕРИЙ КИЧИН

Завершается Московский пасхальный фестиваль, отзвуки которого долетели до Новосибирска и Красноярска на востоке, Краснодара и Ростова-на-Дону на юге. Его создатель Валерий ГЕРГИЕВ с солистами, хором и оркестром Мариинского театра, как всегда, успел везде. А мы с ним разговариваем еще до фестиваля, поздно ночью, когда маэстро только вернулся в свой венский отель после репетиции.


Трудоголик

— Что репетировали, Валерий Абисалович?

— Шостаковича в Венской филармонии. В этом году не менее ста вечеров в моем календаре отданы исполнению его произведений. Это большой цикл в Лондоне, в котором участвуют четыре концертных оркестра: London Symphony, Wiener Philarmonic, Роттердамский филармонический и оркестр Мариинского театра. Причем Мариинский, понятно, берет на себя львиную долю проекта. Подобный цикл у меня идет и в Нью-Йорке в Линкольн-центре — все пятнадцать симфоний.

— А год Моцарта вы отмечаете?

— В день рождения Моцарта я участвовал в праздничном концерте на его родине в Зальцбурге и счастлив, что причастен к двум таким грандиозным юбилеям. Но все-таки сейчас я сосредоточен на Шостаковиче. В эти дни работаю над Девятой симфонией и, с Вадимом Репиным, над Первым скрипичным концертом. Они будут исполняться Венским филармоническим оркестром — одним из лучших в мире, с которым я дружу уже лет десять, а осенью у нас с ним будет мировое турне — доберемся даже до Австралии.

— Вы как-то признались, что хотели бы прервать это вечное состояние «штурма и натиска» и поработать в более спокойной обстановке. Не удается?

— Нет, знаете, удается понемногу. Еще недавно приходилось много раз в течение одной недели перелетать из Нью-Йорка в Москву и обратно — сейчас я категорически стараюсь этого не делать и планировать жизнь иначе. Концертов по-прежнему много, но организация стала более рациональной. Все равно, конечно, перебор есть.

— Вы всегда жили в таком запредельном ритме?

— Я пришел на пост руководителя Мариинского театра в 34 года. И мне ничего не оставалось другого, как работать не покладая рук, чтобы завоевать доверие людей, которые меня выбирали. Меня не назначал на этот пост министр — выбирал коллектив. А до того я десять лет работал там очередным дирижером. Впереди 225-летие Мариинского театра.


Марадона

— Вы с детства знали, что будете дирижером?

— Нет, в детстве я этого не знал.

— А кем же хотели стать?

— О боже мой, надо вспомнить… Я довольно много играл в футбол, в теннис…

— И сейчас спортом занимаетесь?

— Значительно меньше, к сожалению. Вот недавно мы были в Америке — и проиграли там на стадионе, но для меня все кончилось плачевно: я в броске то ли сильно потянул, то ли разорвал мышцу или связки. Дней двадцать уже прошло — а все еще больно.

— Кроме спорта, о чем вы мечтали? Кем себя видели в будущем?

— Через что только мы в детстве не проходим — и пожарником хотел быть, и летчиком, и водителем… Машин было не так много, как сейчас, — я жил в провинциальном Владикавказе и там получил, пожалуй, главное музыкальное и человеческое образование. Занимался в музыкальной школе по классу фортепиано и лет семнадцати стал готовиться к поступлению в Ленинградскую консерваторию на дирижерский факультет. Моим первым педагогом по фортепиано была Зарема Андреевна Лолаева. Мне было еще лет десять, когда она заявила, что я стану дирижером. Я не очень понимал, почему мне нужно становиться дирижером, но она почему-то на этом настаивала. Затем дирижированием со мной стал заниматься Анатолий Аркадьевич Брискин. Оба, к сожалению, уже покинули этот мир, но я до сих пор считаю невероятным стечением обстоятельств, что мне повезло встретить таких педагогов. А главную роль во всем этом играла моя мама — ее прозорливость и настойчивость. Что же касается спорта, то Марадоной, уверяю вас, я все равно бы не стал.

— Ваша семья имела отношение к искусству?

— У нас в доме все время звучала музыка. Я и сейчас самые мудрые советы получаю от мамы. А тогда она сыграла в моем выборе абсолютно решающую роль.

— Ваш ближний круг — семья, дети — помогает хоть иногда вырваться из беличьего колеса такой жизни?

— Я ведь сам себя обкрадываю, когда решаю, что важнее: выступить в Австралии, или в Шведской филармонии, или с Лондонским оркестром — либо побыть лишний день дома с близкими. Это все последствия трудных 90-х, когда театр с трудом выживал и мы с надеждой смотрели на Запад. Я никогда не думал перемещаться туда полностью, но надо говорить правду: в начале 90-х от силы 20—25% финансовой поддержки на создание спектаклей и на скудные выплаты артистам шли из России. А 75% необходимых средств надо было находить самим. И эти проценты были впрямую связаны с гастрольными планами театра. В гастролях много хорошего, но есть и огромные минусы: надо на два месяца бросать семьи. Сейчас ситуация меняется, и уже до 75% поддержки идет из России. В России можно было бы найти и все 100%, но ведь глупо было бы прекратить выступления в мировых столицах и по-прежнему бить себя кулаком в грудь, крича, что мы лучше всех. Если лучше — приезжайте и покажите! Вот вскоре мы повезем «Кольцо нибелунга» в Нью-Йорк. Это пока организовать легче, чем показ его в Москве. Но мы идем к нормальной организации труда, и ситуация быстро меняется.


Диктатор

— Вы противник диктатуры в стране и политике. Но когда смотришь со стороны на интенсивность творческой жизни Мариинки, диктатура кажется плодотворной. Вы сторонник авторитарного управления театром?

— Да нет, наоборот, я так всех распустил, если б кто знал! У нас есть люди, которые в силу высокой самодисциплины держат себя в порядке, но я не могу сказать, что процесс организован жестко. А жесткая организация сейчас, в связи с предстоящей реконструкцией и переходом театра на другие площадки, совершенно необходима. И я многое меняю в своих представлениях о руководстве. У меня очень много замов, у которых очень маленькая ответственность. Поэтому единственный выход — ужесточить. Надо, чтобы люди умели спрашивать не только с других, но и с себя. А пока, если кому-то нужно помочь материально, — идут ко мне, помочь с жильем — ко мне, балетные тапочки или балетный пол — опять ко мне…

— Обозревая репертуар Мариинского театра, чувствуешь себя на берегу музыкального океана. А в случае с Большим театром круг названий узок и стандартен. На вопрос, почему это так, мне отвечают: зритель консервативен и не пойдет на незнакомые названия. Вас это почему-то не пугает: вы ставите и «Путешествие в Реймс» Россини, и неподъемное вагнеровское «Кольцо», и «Поворот винта» Бриттена. Вкус к риску — это в вашей натуре?

— Когда говорят о темпераменте людей, то представляют нечто размахивающее руками, что-то постоянно вскакивающее с места и бегающее. На самом деле темперамент движет многими лидерами. В любой области. Желание что-то сделать для Венской оперы безусловно диктовало Густаву Малеру его поступки, когда он стоял во главе этого театра. Если почитать биографии наших замечательных дирижеров — Николая Александровича Голованова, к примеру, или Евгения Александровича Мравинского, — вы увидите ту же закономерность. Ну что заставляло Мравинского постоянно обращаться к музыке Брукнера и Онеггера, озвучивать малоизвестные балетные партитуры Стравинского? Художественный вкус и личностный темперамент — вещи, как правило, тесно связанные какой-то невидимой нитью.


Патриот

— Судьба оперного жанра во многом зависит от того, как будет развиваться оперная режиссура. Судя по Мариинке, вы придаете этому большое значение. Удовлетворены ли работой со столь разными режиссерами?

— Не хочется, чтобы наш театр связывали с одним, пусть даже талантливым режиссером. У нас есть место и для традиции, и для эксперимента. Публика — разная. Есть большая часть людей, считающих, что театр должен сохранять традицию, и есть столь же большая группа людей, которые ждут новаций. Есть молодежь, которая только на традиционные спектакли ходить не будет. Есть люди, приехавшие в Петербург на два-три дня, — им хочется попасть не на конкретный спектакль, а в легендарный театр. И здесь очень важно никого не потерять из виду и постоянно видеть, где скрыты возможности для прогресса самого театра, его постановщиков, его исполнителей. С другой стороны, ни один театр в мире не обладает таким количеством величайших произведений, которые своим рождением обязаны его сцене. Как мы можем забыть о том, что в стенах Мариинского театра были впервые исполнены «Спящая красавица», «Щелкунчик», «Пиковая дама», «Чародейка», «Князь Игорь», «Хованщина», «Борис Годунов», «Руслан и Людмила», «Жизнь за царя», балеты Петипа! И вот традиционный спектакль «Руслан и Людмила» у нас идет рядом с нетрадиционной, даже эпатажной «Жизнью за царя». Поддерживаю ли я на 100% все, что сделано в «Жизни за царя» Дмитрием Черняковым? Нет. Даю ли я возможность способному молодому режиссеру раскрываться? Да. И если из всего, что сделано за последние 10—15 лет в оперном театре России, убрать то, что сделано в Мариинке, — боюсь, мы убрали бы добрую половину.

Я не призываю своих коллег брать пример с Мариинского театра. Я просто знаю, что в области, например, экономики, нашей стране, при ее-то ресурсах, было позорно находиться на тридцатом или сороковом месте. А сейчас мы догоняем Францию и Англию, снова становясь одной из ведущих держав. И тем более позорно отставать в области искусств, где Россия всегда была на первых местах.

Я начинал свой путь в Екатеринбурге — работал вторым дирижером в Свердловской филармонии в 1976 году, совсем мальчишкой. И с большим волнением вернулся туда в рамках прошлогоднего Пасхального фестиваля и дал два концерта уже с оркестром Мариинского театра. Этот город преображается на глазах, там всегда были грандиозные культурные ресурсы и работали очень крупные художники. Сейчас важно, чтобы и Екатеринбург, и Новосибирск, и Красноярск, и Краснодар, и Ростов-на-Дону набирали все более высокие обороты, возвращая себе славу динамично развивающихся культурных центров. Это и дает стране ощущение культурной мощи, которое должно сопутствовать всему, что говорится о России. Россия — не сырьевая база для всего мира, а прежде всего — могучая культурная держава.

— Вы напомнили, что на сцене Мариинского театра рождались шедевры русской музыки. Эта традиция будет продолжена? Большой театр впервые за много лет заказал новую оперу «Дети Розенталя» — есть ли подобные планы у вас?

— Новинки у нас появлялись — правда, на балетной сцене. А сейчас пяти композиторам уже заказаны и новые оперы. Это все молодые и малоизвестные имена, но ребята весьма интересные. Процесс запущен два года назад. Мы уже давно готовимся к открытию второй сцены Мариинского театра, и этой сцене понадобится обширный новый репертуар.

— В этом году театральный конкурс «Золотая маска» предъявил сюрприз: вы отказались номинироваться, а других дирижеров, достойных премии, жюри в России не нашло. Что, такой кризис мастерства?

— Просто многие крупные российские дирижеры работают по всему миру. Если бы каждый из них вот так же, как мы с Мариинским оркестром, минимум пятьдесят дней в году работал в России — ситуация с нашей музыкальной жизнью была бы много лучше. Одной из главных причин личной драмы великого Евгения Светланова было то, что в какой-то момент его творческая деятельность переместилась в Голландию и Швецию. Москва и Россия перестали быть главным полем деятельности выдающегося русского музыканта. Оркестр, который был им во многом сформирован и который ждал его в Москве по нескольку месяцев, в конце концов стал остро чувствовать: что-то не так складывается в его отношениях с замечательным дирижером. Я стараюсь не допустить, чтобы коллектив Мариинского театра когда-либо почувствовал нечто подобное. Что я, к примеру, выступаю с ним все реже и реже. Недавний показ «Тристана и Изольды» в Москве — еще одно звено этой логики. Конечно, я сам принимаю решение, что мне делать в данный момент, но эти решения продиктованы и чувством ответственности.


Строитель

— И вот вы приняли решение построить в Петербурге новый концертный зал…

— Пожалуйста, не воспринимайте это как шум вокруг очередного мегапроекта, как желание кому-то утереть нос и как-то выпятиться. Строительство идет с помощью бюджета Российской Федерации, но нам удалось привлечь и огромные частные средства. Вообще, все, что происходит вокруг Мариинки: и создание второй сцены, и реконструкция исторического здания, и возведение концертного зала — все это увеличит возможности Петербурга, поможет ему догнать другие крупные культурные и туристические центры мира. Ведь его феноменальные возможности пока реализованы процентов на двадцать. Можно ли сравнивать Петербург и Париж? Мой ответ: да, причем Петербург способен даже выиграть это соревнование. А можно ли сравнить число туристов там и здесь? К сожалению, нет! А если каждое крупное учреждение города, символизирующее культурные ресурсы России, — такое, как Мариинский театр, — будет динамично развиваться, то это в разы увеличит поток людей, прилетающих в Петербург. Поэтому строительство зала и реконструкция театра — это не просто возникновение еще одной площадки для Мариинки, это способ решить многие проблемы развития нашего города.

— Как идет строительство?

— Быстро и, хочется верить, качественно. Приглашен инженер-акустик из Японии г-н Тойота — он уже подарил великолепные залы Токио, Лос-Анджелесу и теперь строит концертные залы для Хельсинки и Копенгагена. И мне очень приятно, что наш новый зал войдет в ряд лучших концертных помещений мира.

— Когда он вступит в строй?

— Уже в июле 2006 года.

— Как дела с реконструкцией Мариинского театра?

— Проект будет скромнее, чем тот, что задумывался архитектором, — здание театра не должно довлеть над окружающим, вся вокруг подавляя величием и масштабами. Пора споров, шума и домыслов, надеюсь, позади, и главное сегодня — спокойно и сосредоточенно работать.

— Новый сезон вы откроете еще в историческом здании?

— Да, и будем там выступать до конца года. А затем здание закроется, и мы начнем работать на нескольких площадках Петербурга.

— Такие катаклизмы — всегда пора тревог и нервозности. Не скажется ли все это на творческом тонусе Мариинки?

— Реконструкция любого театра всегда обрастает слухами: мол, будут кого-то увольнять, труппа будет сокращаться и распадаться, и все вообще гибнет. Хочу ясно заявить: ничего подобного не произойдет. Я верю, что коллективный талант Мариинского театра, его потрясающие традиции помогут пройти эти испытания успешно и без потерь. Театр, который всегда был одним из лучших в мире, станет еще сильнее.

http://www.aif.ru/online/aif/1333/03_01

Аргументы и факты
№ 20 (1333) от 17 мая 2006 г.

В. Гергиев: «Хватит быть страной пессимистов!»
«Только за счёт нефти и газа великой державой мы никогда не станем. Культуру нужно поднимать». Как и за счёт чего?



ОБ ЭТОМ диалог главного дирижёра Мариинского театра Валерия ГЕРГИЕВА и главного редактора «АиФ» Николая ЗЯТЬКОВА.

— ВАЛЕРИЙ Абисалович, помимо гастролей вы сейчас много времени и сил отдаёте реконструкции театра, созданию новой сцены, строительству уникального фестивального дворца. Что заставляет вас заниматься этим?

— Дело в том, что в России хороших залов с современной акустикой мирового класса сейчас просто НЕТ. Когда 20 лет назад я впервые побывал в Японии, меня до глубины души поразило, что там, оказывается, не только самые передовые магнитофоны, холодильники и телевизоры, но и лучшие в мире концертные залы. Причём не два, не пять, а сотни! Я тщетно пытался понять, почему в Японии, которая за свою многовековую историю не дала миру ни одного великого композитора, в каждом городке есть свой зал, поразительный по качеству и акустически близкий к совершенству.

— А как же наш Большой театр, Мариинка, другие знаменитые сцены? Тоже не соответствуют современным требованиям?

— У нас есть великие залы, но им более ста лет, они отстали от прогресса. Ни наше, ни предыдущее поколение не могут бить себя в грудь со словами: «Посмотрите, какой мы зал построили!»

В начале 90-х, когда я стал совмещать должности худрука, главного дирижёра и директора театра, начал задумываться: «Сколько же ещё можно эксплуатировать и без того небольшой технический потенциал Мариинки?..» Ну 5–7 лет, не больше… В 1998 году осмелился обратиться к Ельцину по поводу реконструкции. К сожалению, должны были пройти годы, чтобы дело сдвинулось с мёртвой точки.

Олигархи Америки — пример для наших

— РЕКОНСТРУКЦИЯ и строительство — это огромные деньги. Вам пришлось искать спонсоров или просили средства у государства?

— Восстановление Мариинки, как и Большого театра, на 100% финансирует государство. А вот для строительства новой сцены и фестивального зала мы искали и ищем спонсоров. Конечно, можно было пойти к Владимиру Владимировичу или к Герману Грефу и Алексею Кудрину, которые любили Мариинский театр задолго до того, как пришли во власть, но мне этого принципиально не хотелось. Для меня важно было в этом вопросе последовать опыту Америки. Богатые американцы, которых немало, лучше, чем кто бы то ни было в мире, осознают необходимость делиться своими капиталами с обществом. Они дают деньги на строительство университетов, медицинских и культурных центров. Но в России такая схема почти не действует. Я рад, что случай с постройкой фестивального зала стал одним из редких исключений. Надеюсь, проект создания этой площадки станет одной из первых ласточек.

— Мне кажется, вы оптимист. Лично я не верю, что это станет тенденцией…

— С чего-то нужно начинать, и хорошо, что начали с символов российского театра — Большого и Мариинского. Действительно, 90% театральных площадок сейчас находится в крайне запущенном состоянии. Совершенно понятно, что и Большой зал Консерватории нуждается в капитальном ремонте, и почти все театры Петербурга… Одним махом всё сделать невозможно. Но, пока держатся высокие цены на нефть, нужно стараться успеть навести порядок. Хватит мириться с тем, что у нас всё должно быть плохо, причём очень и очень долго.

Ещё лет пять назад мы начали готовить весь мир к тому, что грядёт 100-летие Дмитрия Шостаковича. В этом году я планирую примерно 80 дней посвятить этой дате. Хочу, чтобы все его симфонии прозвучали в Лондоне, Нью-Йорке, Петербурге, Москве. Россия не имеет права пройти мимо этой даты. По этому поводу я счёл уместным поговорить с президентом и очень рад, что он меня услышал, откликнулся. Думаю, общими усилиями мы достойно отпразднуем эту дату.

— Получается, что создание крупных фестивально-театральных комплексов — это исключительно вопрос престижа для страны. Но неужели нельзя сделать так, чтобы слово, мелодия отозвались полновесным рублём в доходах страны?

— Думаю, в перспективе на экономике страны такие вложения также должны сказаться позитивно. Ни одна страна в мире не стала крупной экономической державой только за счёт запасов нефти и газа, какими бы большими они ни были.

Нужно усиленно развивать другие сферы и отрасли. И культуру — не в последнюю очередь.

Культурное пространство России огромно, и не вкладываться в него просто стыдно и для государства, и для общества. Не нужно жалеть денег на реконструкцию театров. Сколько бы это ни стоило, это капля в море по сравнению с тем, сколько потеряла Россия. Кто-то, например, до сих пор спрашивает: «А во сколько государству обошлось восстановление храма Христа Спасителя?» Да какая разница, во сколько!.. Всё равно бы этих денег в стране никто не увидел и не почувствовал…

В регионы — ради будущих гениев

— ПОЧЕМУ те же американцы, например, могут за день поставить шатёр на пустыре и дать без всякой халтуры классическую оперу? У нас же в регионах вся культура для народа ограничивается телевизором с жуткой, надоедливой попсой. Кто и как должен озаботиться поднятием уровня культуры населения?

— Это проблема не только России, но и многих успешных европейских стран. В той же Финляндии, Швеции, Австрии, Германии не так много тех, кто по-настоящему интересуется большой литературой или серьёзной музыкой. Тем не менее та же Австрия прекрасно помнит, что она страна Моцарта. Помнит ли Россия, что она страна Чайковского? Увы, не факт.

Наверное, задавать направление, выстраивать культурную цепочку должны масштабные личности от музыки, от архитектуры, от литературы, от науки, от журналистики, конечно. Может быть, одна из проблем в том, что все мы привыкли ждать отмашку из Кремля. В России это было всегда, не только в советские годы. Мы так с этим свыклись, что значимость того или иного культурного мероприятия невольно оцениваем по тому, будет на нём присутствовать президент или нет.

— Мне кажется, что сегодня по уровню культуры мы отступили на шаг назад от того, что было построено при советской власти. На концертах в Консерватории — либо студенты музучилищ, либо пенсионеры. На мероприятиях с ожиданием президента — магнаты, которым надо отметиться. Как подтягивать молодёжь?

— Культурную систему Советского Союза отстраивали не Сталин и не его сподвижники. Её возводили прежде всего деятели культуры. И то, что сегодня в рамках Московского Пасхального фестиваля мы двигаем наши «войска» в регионы, имеет, на мой взгляд, большое значение. Пройдёт лет 10–20, и, может быть, кто-то из ставших великим композитором, исполнителем скажет: «Я помню замечательное событие, изменившее мою жизнь, — приезд к нам в Новосибирск Мариинского театра!» В этом году в рамках фестиваля мы посетили 17 российских городов. И если наши выступления в регионах нашли душевный отклик среди молодёжи, а я очень на это надеюсь, значит, мы не зря переносили все трудности, испытывали многочасовые перелёты.

Когда я был школьником, на меня огромное влияние оказали концерты Рихтера, Ростроповича. Эти люди действительно творили чудеса на своих выступлениях. Услышав, увидев этих музыкантов, я понял, что буду заниматься музыкой всю жизнь. Не потому, что мама сказала, а потому, что я увидел в музыке безграничную сферу проявления жизненной энергии. Если бы я не прошёл через это потрясение, может быть, сомневался бы в необходимости гастролей по провинции, в том, что крупные деятели культуры должны нести культуру в регионы.

— Даже в перерыве между отделениями концерта вы успеваете решать массу вопросов, в том числе и административных, вместо того чтобы отдохнуть, сосредоточиться. Это нормальный рабочий график дирижёра?

— Конечно, ненормальный. Я бы не пожелал никому из молодых дирижёров повторить мой жизненный путь. С другой стороны, думаю, ненормальные тяжёлые графики работы и у президента, и у министров. Взять на себя ответственность за что-либо в России — это колоссальная нагрузка. Но всем свойственно мечтать о лучших, более лёгких временах. Вот и я верю, что в моей жизни и в жизни огромной артистической семьи Мариинского театра лучшие времена наступят довольно скоро. Слава богу, прошло то время, когда артисты за один вечер выступления на частном мероприятии получали больше, чем за месяц работы в театре. Думаю, через два-три года Мариинка будет продавать уже не по 1 600 билетов в день, как во время фестиваля «Звёзды белых ночей», а по 5–7 тысяч.

Фото PhotoXPress.RU

http://www.kommersant.ru/doc.html?DocID ... ueId=30096

ГАЗЕТА КОММЕРСАНТЪ
№ 86 (№ 3417) от 17.05.2006, СР

"Я рассматривал проект как инвестиционный"


Фото: Александр Миридонов / Коммерсантъ

О шансах увидеть "Королей танца" в Москве ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА расспросила продюсера СЕРГЕЯ ДАНИЛЯНА.

– Привезете ли вы в Россию живых "Королей танца"?
– Планируем в октябре–ноябре 2007 года. Есть два варианта представления этого проекта в России. Первый – сделать так, как в США, то есть арендовать декорации, костюмы, показать эту программу как коммерческий проект в Москве и желательно в других городах России. Но меня больше интересует второй вариант. Очень бы хотелось, чтобы "Урок" Флеминга Флиндта, который составляет вторую часть программы, был бы поставлен в одной из балетных трупп Москвы. В таком случае будут сделаны новые декорации, сшиты новые костюмы, и артисты этой труппы смогут принять участие в проекте вместе с нашими "королями". А спектакль войдет в репертуар этого театра. Какого именно, пока сказать не могу, но очень надеюсь, что именно вторая версия привлечет больше внимания.
– Вы называете свой проект открытым. Почему?
– Он рассчитан на долгое время, в нем могут быть заняты разные танцовщики. Если кто-нибудь из первых "королей" не сможет по каким-либо причинам принять в нем участие, его можно заменять танцовщиками из тех стран, где мы будем показывать "Королей танца",– разумеется, такими, которые соответствуют нашим высоким требованиям. Вместо "Урока" может идти, например, "Юноша и смерть" Ролана Пети; у нас уже есть с ним договоренность. А к 2008 году подготовим новую четверку. Точно будет Роберто Болле из "Ла Скала", Карлос Акоста из ABT и кто-нибудь из русских танцовщиков – это зависит от того, в какой форме к тому времени окажутся те, с кем мы сейчас ведем переговоры. Разумеется, вместо балета Кристофера Уилдона на этих артистов будет поставлен другой балет – надеюсь, полноценный одноактный. И обязательно четыре новые работы, созданные для этих танцовщиков уже другими хореографами. Если вторая программа окажется интересной и будет успешной в Америке, мы ее прокатим в Европе, в Японии, в России.
– Дорого стоили "Короли танца"?
– Недешево – $750 тыс. Хотя в проекте участвовало всего 15 артистов, он сопоставим по расходам с гастролями балетной труппы в 50 человек – такой, как Балет Эйфмана. В подготовке было задействовано десять театров и двенадцать стран, ведь наши премьеры сами ездили к хореографам готовить свои сольные номера. Все наши авторы – ныне здравствующие, работы их новые. А это – расходы по лицензированию, по авторским правам, по показу спектаклей. Плюс четыре недели плотной работы в "Орандж-Каунти", аренда костюмов, студий. Конечно, восемь спектаклей не смогли окупить бюджет. Но я рассматривал проект как инвестиционный. Во всяком случае, сейчас на меня со всех сторон сыпятся предложения известных танцовщиков, понявших, что моя команда готова реализовывать разные безумные идеи. С творческой точки зрения этот проект новый для нас – мы обычно занимаемся прокатом готовой продукции Мариинского театра, Балета Эйфмана, киевской Национальной оперы. Но от "Королей" я получил гораздо больше удовлетворения, нежели от того, что мы делали до этого. Теперь задумал чисто женский проект.
– "Четыре королевы"?
– Одна – Диана Вишнева, которую моя компания представляет в Америке, и с ней 32 танцовщицы кордебалета. Думаю занять артисток киевской Национальной оперы – украинская школа сегодня производит наилучших танцовщиков на постсоветском пространстве. Программа будет трехчастная, в нее войдут балеты, специально поставленные для Дианы. Сейчас уточняем хореографов. Если третий оригинальный балет поставить не успеем, покажем "Тени" из "Баядерки".
– Почувствовали себя Дягилевым?
– Немного. И это заразительно.

http://mk.ru/numbers/2182/article75561.htm

Московский Комсомолец
от 18.05.2006

Королева лебедей
Диана Вишнева: “Балерина должна быть подальше от кухни”



Две балетные столицы России — Москва и Петербург кипят слухами о переходе звезды мирового балета Дианы Вишневой из Мариинки в Большой. Петербургские поклонники Дианы говорят: “Мы ляжем на рельсы, но не отпустим”. В Москве страсти еще горячее. Накануне выступления Вишневой на сцене Большого в “Лебедином озере” ведущие балерины главного театра страны бросились не на рельсы (как же, дождешься от них этого), а в ноги к директору Большого… с протестом против приглашения Вишневой в театр. Что до Дианы, то она как истинная королева не обратила на этот демарш внимания. А подарила москвичам танец. Фантастический, редкий по красоте и изысканности. Давно не приходилось видеть на сцене не балерину, танцующую Одетту-Одилию, а королеву лебедей. После выступления в Москве Диана станцевала Жизель в Мариинке, а сейчас она уже в Нью-Йорке, где будет танцевать в спектаклях Американского балетного театра.

—Диана, так переходите вы в Большой?
— Все еще только обсуждается. Но могу сказать, что Мариинка мой любимый родной театр. В прошлом году я отметила здесь десятилетие творческой деятельности. Но как приглашенная звезда выступаю очень много. Это Американский балетный театр, Парижская опера, Берлинская опера. Наступает такой период, когда один театр — это маловато. Хочется новых балетов, балетмейстеров, новых встреч. И замечательно, что у меня есть такая возможность. В Москве я станцевала “Лебединое”, и это пятая по счету редакция, которую я танцую.
— Про артистов всегда много всякого говорят…
— Интересно, какие ужасы рассказывают про меня?
— Говорят, что у вас трудный характер.
— И это все? Может быть, он у меня просто есть? А вы когда-нибудь встречали балерину без характера? Их нет. В этой жесткой, я бы даже сказала, жестокой профессии без характера пропадешь. Я очень требовательный человек, прежде всего к себе. И это не все выдерживают. Я каждую минуту отдаю работе, а если кто-то приходит на репетицию, так — шаляй-валяй, я это сразу пресекаю. В театре все знают, как я отношусь к работе. По тому, как мне партнер подает руку, я уже могу сказать, что это за партнер, чего от него можно ждать.
— Партнеров вы сами выбираете?
— Это обсуждается. У меня всегда были и есть замечательные партнеры. Но важно, чтобы был дуэт, когда это происходит, то танец превращается в чудо. История сохранила выдающиеся дуэты — Дудинская—Сергеев, Максимова—Васильев, Фонтейн—Нуреев. Когда не каждый сам по себе, а вместе. У меня такой дуэт получился с Владимиром Малаховым, возглавляющим сейчас балет Берлинской оперы. На сцене мы не просто чувствуем друг друга, а дышим вместе.
— А страшно, когда танцовщик поднимает в высокой поддержке?
— Да! Если еще высокий, просто дух захватывает. Сначала: “Ой! Ай!” А потом: “Как здорово!”
— Когда вы учились в Вагановской школе, посещала вас мысль: “Я буду только первой балериной”?
— Что значит первой?
— Прима-балериной?
— Я хотела быть сама собой, хотела быть значимой, состояться как личность, и не только в профессии, а первая, вторая… это очень наивно. А потом моя судьба так складывалась, что я об этом и не успела подумать. Я никогда не танцевала в кордебалете. Учась еще на третьем курсе училища, я уже выступала в Мариинском в “Дон Кихоте”. И сразу стала раздражать. Как в том анекдоте: “Знаешь, почему мамонты выродились? Слишком выделялись”.
— Надеюсь, вы не обращали внимания на тех, кого раздражали?
— Нет, абсолютно. Слишком много тех, кого раздражает индивидуальность, чтобы на всех обращать внимание.
— А к руководству за помощью обращались, чтобы давали роли, ставили в репертуар?
— У меня не было проблем с репертуаром, все шло в рабочем порядке. Да и голова всегда была занята совсем другим, как сделать роль, как ее насытить содержанием, как, скажем, распахнуть дверь крестьянской избушки, из которой выбегает Жизель, а не дверь директорского кабинета.
— Кстати, по поводу Жизели. В первом акте, когда героиня сходит с ума, то балерины, чтобы усилить впечатление, танцуют сцену сумасшествия с разметавшимися по плечам волосами.
— Да, это многие делают, небрежность в прическе усиливает впечатление болезни, душевного надлома героини. Я не распускаю волосы. У меня, не сочтите это за нескромность, густые, красивые волосы. И когда готовилась к роли, то поняла, что если их распущу, то они каскадом упадут на плечи, и это будет слишком красиво и только уведет от образа. К тому же в этой партии, как и в других, я иду от внутреннего состояния героини, а не от внешнего. Однако иногда выпускаю пряди, чтобы было ощущение небрежности в прическе.
— Зрители всегда с нетерпением ждут, когда балерина начнет крутить тридцать два фуэте. Этот элемент пользуется особой любовью у поклонников балета, а насколько он трудный для балерины?
— Фуэте — это не самое трудное, что есть в классическом танце. Трудность только в том, что фуэте исполняется в финале па-де-де, когда силы на исходе, и приходится собраться, чтобы исполнить его с напором, блеском, эффектно. Это обязательно, а так ничего трудного. Но могу сказать, что, танцуя в США, я вижу, как американские танцовщицы усложняют фуэте, уснащая его четырьмя-пятью пируэтами. Выглядит это невероятно броско… однако, я не понимаю, зачем это нужно? Да, это здорово, но чтобы справиться с этим трюком, спина у балерины должна быть стальная. А когда стальная спина, то уходит гибкость, пластичность.
— А руки в балете?
— У русских балерин руки важнее, чем ноги. Редко где в мире встретишь таких танцовщиц, какие есть у нас, с красивыми, поющими руками и пластичным, гибким корпусом. Это наше. За границей прекрасно поставлена техника ног. У тех же французов, и у них этому можно поучиться, но корпус и руки у них неподвижны. А у нас, если процитировать Блока, “всех линий таянье и пенье”. Русская школа — это особая школа, и я горжусь нашей школой.
— У вас красивое сочетание имени и фамилии, звучит как псевдоним.
— Нет, это не псевдоним. Мама решила меня назвать Дианой.
— Кто родители по профессии?
— Они из науки. А в училище меня привела мама, тогда как папа долго ничего не знал о балете. У нас замечательная семья. Я никогда не знала, что такое ссоры, выяснение отношений. Я знала и знаю только бесконечную любовь родителей ко мне. Я живу в нереальном мире, огражденной от всех проблем. Нет, проблемы, конечно, есть, их множество. Я включаю телевизор, я вижу, что происходит вокруг, я живу на земле. Но я выросла в вакууме, все делалось для меня, давалось все самое лучшее. Семья — это та опора, та защита, те люди, та любовь, которые меня держат.
— А муж?
— Мужа у меня нет.
— Но у вас же был муж.
— Нет. Мы жили гражданским браком.
— И вы с ним расстались, это было печальным событием для вас?
— Не то что печальным, это был переворот во всем, это даже нельзя назвать тяжелым периодом, это было еще страшнее. Слава богу, у меня была работа, которая меня держала и спасала, и еще раз повторю — моя семья.
— Сейчас вы с ним встречаетесь?
— Нет. Мы работаем в одном театре, но не встречаемся. Но хочу сказать, несмотря на то, что мы расстались, не важно, по каким причинам, я ни о чем не жалею. Потому что была любовь, и это прекрасно. А трудности… никто никогда и никому не обещает сладкой жизни.
- Родители часто ходят на ваши спектакли?
— Да, на все. Мама вообще не пропускает ни одного моего спектакля. Но самое удивительное то, что ведь она привела меня в хореографическое училище, а теперь ходит на мои спектакли с неким внутренним ужасом, даже содроганием. Она не получает того удовольствия, которое испытывают от спектакля просто зрители. Она боится за меня, волнуется, потому что слишком хорошо знает, какие муки стоят за внешней красотой нашего искусства. Я у нее спрашиваю: “Зачем же ходишь, если так волнуешься?” Она отвечает: “Я прихожу и молюсь за тебя”. Я ей говорю: “Иди в зал”. Она мне: “А вдруг что-нибудь случится, а вдруг ленточка на туфельке развяжется?”
Вообще туфли и пол — это всегда очень важно для танца. И хотя мне шьют туфли по моей колодке, идеальных туфель не бывает. Как и идеального пола. Поэтому я изначально настроена так, это все неудобно, все неправильно, поэтому я все это не замечаю, не обращаю внимания. Бывают и удивительные случаи, недавно станцевала “Лебединое” в одной паре туфель, что-то уникальное. То несколько пар меняешь за спектакль, а тут на одной паре станцевала. Сама не могу понять, как это случилось, как будто совсем не касалась пола.
— Перед спектаклем вы с кем-нибудь общаетесь?
— Я уже за день до спектакля ни с кем не общаюсь, кроме родных. Не подхожу к телефону.
— Зал вы видите, когда танцуете?
— Нет, но я его ощущаю. Но, если увижу кого-то из зрителей во время спектакля, это ужасно, значит, я недостаточно сконцентрировалась на роли. Не люблю, когда ряды кресел расположены близко к сцене. Для меня важно пространство между мной и зрительным залом. Когда это пространство есть, мне легко общаться с залом.
— А как вы любите отдыхать, отойти от жесткого ритма?
— После спектакля такой эмоциональный подъем, что долго не можешь заснуть. И чтобы успокоиться, всю ночь расставляю по вазам цветы, которые подарили поклонники. Это захватывающий и успокаивающий процесс.
— Вы говорите, что отстранены от быта, а что-то можете приготовить себе или гостям — обед, завтрак?
— Нет. Никогда этим не занималась. Вообще все, что касается домашнего хозяйства, уборки квартиры, это не для меня. Баланчин говорил: “Балерина должна быть подальше от кухни”. Мне очень нравится эта фраза, я могу за нее прятаться. А потом, все надо делать с любовью. А если нет желания, то ничего и не получится.
— Существует определение: “Балет — искусство молодых”. Но мы знаем балерин, которые выходят на сцену, не будучи юными леди. И, что самое удивительное, зрители идут на них смотреть, хотя танцем то, что они делают, не назовешь. Возраст — это проблема?
— Только сейчас я начинаю осознавать себя не только как балерина, но как артистка. Когда я во Франции говорю, что у нас на пенсию уходят в тридцать восемь лет, они удивляются. Как? У них считается, что в тридцать пять балерина только начинается. В Америке другое. У них жесточайший ритм работы, они танцуют через день, поэтому часто бывает, что они после тридцати семи танцевать просто не могут, все переломаны, перерезаны. На каждом колене по нескольку операций. Так что с возрастом все непросто.
— Мне кажется, для балерины непросто и другое — стать матерью.
— Сейчас многие балерины рожают, и правильно делают. Мы все отдаем нашему искусству, все. Здоровье, силы, энергию. Никого не интересует, что у тебя что-то болит, что ты на грани нервного срыва, что жизнь подчинена только танцу: репетиции — спектакль, репетиции — спектакль. Нет времени ни на что — только балет. Так еще отказаться и от радости материнства? Нет, нельзя. У меня будут дети.

ИЗ ДОСЬЕ "МК"
О ней заговорили, когда она еще училась в Вагановском хореографическом училище. Балетоманы соревновались в определениях — богиня, звезда, королева. Ее карьера в Мариинском театре, куда ее зачислили, когда она еще была ученицей Вагановской школы, оказалась триумфальной. Сразу же ведущие партии в классических и современных балетах. Сегодня она танцует по всему миру — приглашенная звезда Парижской и Берлинской оперы, Американского балетного театра. Когда она приезжает в Москву, Большой берут с боем. В ней есть то, чем всегда славился московский балет, — темперамент, азарт, шик. Но самое фантастическое в ее биографии: имея грандиозный успех и всевозможные премии и награды, она не получила даже звания заслуженной артистки России.

Московский Комсомолец
от 18.05.2006
Владимир КОТЫХОВ

http://www.svobodnaya-gruzia.com/culture/?p=120/01

Свободная Грузия
№ 120 (23625), Вторник 9 мая 2006 г.



«Мы не можем отказаться от соблазнов»

О приме Мариинки Игоре Зеленском, который выступил на сцене тбилисского оперного в спектакле «Аполлон Мусагет» в хореографии Джорджа Баланчина на музыку Стравинского, мы с гордостью говорим: наш. Хоть этот замечательный танцовщик давно принадлежит всему миру. Танцует повсюду, и везде ему сопутствует успех.

Кто-то определил амплуа Зеленского как «офицер и джентльмен». В его танце, во всем его облике действительно чувствуется благородство. В отточенных движениях проявляются уравновешенная сила и в то же время утонченность. Наверное, это соединение качеств, присущих Вахтангу Чабукиани и Джорджу Баланчину.

Обе эти личности сыграли не последнюю роль в становлении Зеленского. Хотя между ними – ничего общего. В одном из интервью Игорь сказал: «Чабукиани, на мой взгляд, во всем был противоположен Баланчину. Во-первых, он принадлежал к другому поколению, другой эпохе. Кроме того, Чабукиани увлекала другая сторона искусства – чувственная, яркая; он был очень темпераментным, эмоциональным танцовщиком. С правильностью, совершенством форм, с расчисленной геометрией Баланчина у Чабукиани не было ничего общего».


В том, что увидели в эти дни тбилисцы, были как чувственность и темперамент Чабукиани, так и совершенство форм Баланчина…


– Что вы чувствовали, выступая на тбилисской сцене?
– Я всегда с чувством трепета выступаю на сцене этого театра. Ведь первые свои шаги в искусстве я сделал именно здесь. Родился я не в Грузии, но оказался здесь уже на второй день после своего появления на свет. Учился у разных педагогов. Последним был Вахтанг Чабукиани.


– Чему вы у него научились?
– Сложно ответить на этот вопрос. Чабукиани – великий танцовщик, хореограф, педагог, человек. Словом – личность. Когда он просто входил в класс, возникала другая атмосфера. Мы росли в этой атмосфере. Смотрели кассеты с его выступлениями. Да Чабукиани был просто рядом с нами, живой, такой же, как мы…

Естественно, умные ребята старались научиться у него всему, что возможно. Тут невозможно перечислить какие-то отдельные свойства Вахтанга Чабукиани. Это была совокупность качеств огромной личности мирового балета. Учиться у него было счастьем! Когда тебе четырнадцать-пятнадцать, ты еще этого не понимаешь. Но с годами все больше осознаешь значимость того, чему тебя учили. И то, что я получил в юности, в начале моей карьеры, остается со мной на протяжении всей жизни. Мы все растем и учимся у наших педагогов, стараемся воспринять все самое ценное и лучшее… Это и определяет то, что вам сегодня нравится в балете. Когда видишь хорошего танцовщика, всегда интересуешься: а кто был его педагогом? Школа, помноженная на талант, дает творческий результат…


– А как вы попали на орбиту, которая вывела вас в лидеры балетного искусства?
– О, это долго рассказывать! Окончил Академию русского балета имени А. Вагановой, с 1988 года – в Мариинке, с 1992-го по 1997 год – премьер New York City Ballet… Приглашенный солист Royal Ballet, Ла Скала…


– Что было труднее всего преодолеть на пути к вершине?
– Каждый идет, как может. Главное – работа, упорство, настырность, огромное большое желание чего-то достичь. Есть такое слово – судьба. А все остальное дается трудолюбием.


– С каким материалом, в какой хореографии вам работать интереснее всего?
– Сложно сказать, что мне нравится, а что – не очень. Я перетанцевал все! Форсайт, Нормайер, Бежар, Баланчин… список можно продолжать и продолжать. У танцовщика короткий век в искусстве, и мы стараемся успеть как можно больше. В принципе, я доволен тем, как сложилась моя карьера. И каждый спектакль был очень важным этапом для меня. Например, сегодняшний… Работа в Мариинке, Royal Ballet, Ла Скала – все имело для меня огромный смысл! Интересно было встречаться с разными балетмейстерами, балеринами, танцовщиками, выступать с сольными программами, осуществлять собственные проекты, получать награды. И совершенству нет предела.

Ставишь планку, чего-то добиваешься. А потом ставишь ее еще выше. Потому что если ты остановился, значит – идешь назад. А нужно двигаться только вперед для того, чтобы состояться и удержаться на этой земле. Балетный век, повторяю, очень короток. Подрастает молодежь. И у тебя должен быть такой уровень, чтобы тебе не стыдно было завершить карьеру. Время подпирает. Увы, от меня ничего не зависит. Идет нормальный гормональный процесс – после сорока тяжелее двигаться, и я должен сделать максимум того, что возможно. Смотрю вперед в надежде на новые интересные работы. Когда ты молодой, тебе важно показать, что ты из себя представляешь. Когда ты становишься на пьедестал, тебе нужно удержаться на нем.


– А что помогает удерживаться на пьедестале?
– Самодисциплина. И честность перед самим собой. Это необходимые условия, чтобы в любом бизнесе достичь чего-либо, быть кем-то.


– Вы относитесь к балету как к бизнесу?
– Да, это бизнес, дело. Мы для чего работаем? Для того, чтобы жить, не так ли? Работа и есть моя жизнь. Все в моей жизни крутится вокруг работы.


– А постоянная стрессовая ситуация, вечный бег с препятствиями не взвинчивают, не утомляют?
– Утомляют… Легче лежать на диване и смотреть телевизор.


– А какая сейчас перед вами стоит планка?
– Самое главное, чтобы здоровье не подвело. А проектов очень много. Предстоит целая неделя под названием «Игорь Зеленский в Лондоне». Это тоже надо выдержать – танцевать целую неделю семь спектаклей по три акта. Огромная нагрузка для организма.


– А как вы поддерживаете свое здоровье?
– Так же, как и вы. Вы же нашли способ поддерживать свои силы, чтобы жить?


– Я кабинетный человек, а вы артист.
– То же самое. Каждый человек находит что-то свое. Абсурдно делиться тем, что я ем или сколько часов сплю. Это детский лепет на лужайке. Главное – самодисциплина. При этом я все себе позволяю, просто поддерживаю жизненный баланс. Необходим самоконтроль. Жизнь – это баланс, и если уходить вправо или влево, то можно сойти с дистанции. Надо смотреть на нашу жизнь совершенно трезво. Мы не можем отказаться от соблазнов, потому что живем отнюдь не в раю. Но мы должны учиться балансировать и следить за собой…


– Не боитесь того момента, когда придется уйти из балета?
– Нет, не боюсь. Не люблю загадывать на будущее. Посмотрим.

– Живете сегодняшним днем?
– Не сказал бы. Но загадывать слишком далеко не хочу. Сегодня я танцую, и для меня главное – здоровье…

На вопрос, женат ли он, Игорь ответил коротко: «Нет!» И разговаривать на личные темы категорически отказался. Чтобы не портить имидж джентльмена, наверное…

Инна БЕЗИРГАНОВА

http://www.expert.ru/printissues/thing/ ... /netrebko/

Эксперт №4(68 ), 29 мая 2006

Женщина, которая не только поет



Анна Нетребко — не просто одна из самых знаменитых современных оперных звезд, которую наперебой ангажируют все главные мировые театры и фестивали с Зальцбургом во главе, и не просто одна из главных красавиц современной оперной сцены. Она создательница и главная икона своего рода нового стиля — оперного гламура, где высокие стандарты сугубо оперного качества сочетаются со всеми признаками интернациональной звезды массовой культуры.

Конечно, когда берешься писать о таком феномене, в голову лезут всяческие штампы в жанре «истории про Золушку»: девочка из Краснодара, любящая танцы, гимнастику и акробатику, сначала покоряет Мариинский театр, потом главный оперный Зальцбургский фестиваль, а потом превращается буквально в мегазвезду: ее DVD The Woman, The Voice с роскошными видеоклипами на знаменитые оперные арии разлетаются как горячие пирожки, она выпускает один диск за другим, снимается в камео в Голливуде, ее фотографирует для американского Vogue легендарная Анн Лейбовиц, караулят папарацци, а критики взахлеб пишут о «новой Марии Каллас» и «Одри Хепберн с голосом».

Ее карьера — великолепный пример того, как можно распорядиться своими природными свойствами, будь то голос или характер, без всяких хитроумных имидж-технологий. Южнорусская внешность — высокая, стройная, круглолицая, черноглазая, чернобровая и южнорусский темперамент — веселая, открытая и непосредственная, ну и понимание, конечно, с которым эту непосредственность следует преподносить публике, составили вместе с голосом совершенно беспроигрышную комбинацию. В ней есть витальность и очень подкупающий в своей искренности гедонизм — и это производит впечатление на самую разную публику. На парадном концерте в Большом зале консерватории приглашенный чиновничий и бизнес-истеблишмент при исполнении арии Джульетты, когда ее голос поднимался все выше и выше, как по команде зарумянившись, начинал дышать в такт. А дожидаясь Аню в Шереметьево-1 (мы разговаривали с ней между рейсом из Питера и рейсом в Краснодар, и это практически единственная возможность ее поймать), я наблюдала, как при ее появлении в зале прилета — в небесно-голубой шифоновой блузе, белых брючках до колена, на каблуках, в голубых очках и с белой сумкой на согнутой руке — суровые шереметьевские таксисты, угрюмо что-то бурчащие между собой, разом замерли и выдохнули: «Фотомодель!».

Карьера и гламур



— Меня всегда интересовало, как человек понимает, что у него есть голос. Вот как, в каком возрасте вы это поняли?

— Ну, голос всегда присутствовал, я постоянно в детстве что-то громко кричала, а меня пытались заткнуть. И я всегда пела, с детских лет — в детском садике я уже была солисткой. Это было так естественно — я никогда об этом не думала, потому что мне пение как таковое было не так интересно. Мне нравилось актерство и еще нравилось танцевать, мне вообще нравилось что-нибудь изображать. А вот так стоять и петь — это уж точно не было моим любимым занятием. И поэтому думать о том, есть у меня голос или нет, мне и в голову не приходило.

— А когда и кто вам впервые сказал, что у вас настоящий голос?

— Говорили еще в детстве. Вначале в детском саду, а потом в школьном ансамбле, в десять лет, меня ставили в солистки — наверное, думали, что есть какой-то голос.

— В каком возрасте стало понятно, что надо серьезно заниматься вокалом?

— Я думаю, когда после школы мне нужно было куда-нибудь поступать. Я хотела быть актрисой, но конкурс в театральный был слишком большой. И мне сказали, что все равно без блата туда не поступить. Блата у меня не было, да и не хотелось бы его использовать. И я решила, что поступлю в музыкальное училище на отделение оперетты, а потом каким-то образом переведусь в театральный. Я начала учиться пению и поступила не на музкомедию — меня сразу взяли на вокальное отделение и сказали, что голос есть, что надо заниматься, что большой диапазон и большие способности. Я проучилась два года в училище, не закончила его, поступила в консерваторию и проучилась четыре года, не закончила и перешла в Мариинский театр.

— Как все сложилось с Мариинкой, какая была история?



— С Мариинкой сложилось так: я выиграла первую премию на Конкурсе имени Глинки, и мы с моим педагогом Тамарой Навиченко решили, что пришла пора попробоваться в Мариинский театр на небольшие роли — например, Барбарины в «Свадьбе Фигаро». И я спела одно прослушивание, понравилась, мне сказали прийти еще раз и спеть для Гергиева. Я спела для Гергиева, ему понравилось, он меня взял — на новую постановку «Свадьбы Фигаро» как Барбарину. И я сидела на репетиции «Фигаро» целую неделю и смотрела, как они репетируют первый акт. Потом вдруг режиссер обратился ко мне и говорит: «Ты знаешь, осталось десять минут — я хочу посмотреть, как ты сделаешь Сюзанну». И я сделала все без единой ошибки. С тех пор я больше никогда не была Барбариной, я стала Сюзанной. Это был девяносто четвеpтый год.

— Так вам и не удалось спеть эту самую Барбарину?

— Нет.

— А в Мариинке вообще тяжело было?

— Тяжело, конечно, а как вы думаете? Мое поколение, которое пришло в девяносто четвеpтом году, — это было первое поколение таких молодых певцов, таких неопытных. Потому что в основном все певцы были со стажем, в возрасте где-то около соpока лет, очень опытные. А мы все были совершенно зеленые — конечно, мы очень проигрывали во всем. Но я так хотела всему этому у них научиться, я обожала этих певцов, я просто следила за ними и старалась подтянуться до их уровня.

— Кто тогда был любимый?

— Много было, была целая плеяда замечательных певцов: Полудина, Прокина, Огновенко, Новикова — старая школа. Со многими я очень дружила, они меня многому научили, поддерживали меня, за что им спасибо.

— А интриги серьезное место занимают в театральной жизни?

— Как вам сказать… Конечно, интриги присутствуют, но это в большей степени присуще провинциальным театрам, потому что, как правило, в больших серьезных театрах никакая интрига тебе не поможет. Ну, ты можешь иметь хорошие отношения с дирижером, с режиссером, но это тебе не поможет на сцене. И публика тебя за это не полюбит, и критика тебя за это не полюбит.

— Когда вы стали понимать, что вас ожидает серьезная большая карьера?

— Я думаю, это случилось не в Мариинке, это случилось в Зальцбурге в 2002 году.

— Это был ваше первое большое международное событие?

— Нет, я до этого выступала в Метрополитен в «Войне и мире», и был очень большой успех. Но Зальцбург — это было что-то особенное. После него вдруг стало ясно, что все крупные театры хотят меня на очень серьезные роли, на которые русских певиц обычно не берут. Я думаю, что именно это каким-то образом перевернуло мою карьеру, мою жизнь. Именно тогда мне показалось, что произошло что-то действительно серьезное.

— В тот момент вы предприняли какие-то правильные шаги или все начало крутиться само собой?

— У меня вот есть менеджер, который предпринимает правильные шаги…

— Он у вас с самого начала?

— Да. В 1998 году, когда наш театр гастролировал в Метрополитен-опера, мне его посоветовали из Сан-Франциско, потому что мне нужен был менеджер.

— Уже были какие-то предложения?

— Да, было несколько предложений, и я раздумывала, раздумывала — и потом появился Джефри, и сразу, как только он вошел в мою гримерку, я посмотрела на него и поняла: о! он мне нравится. Он молодой, он интересный, он умный, он знает бизнес. И я была права, потому что очень многим в своей карьере я обязана именно ему.

— И потом вы стали все реже и реже появляться в Мариинском театре. Как на это реагировали ваши коллеги, ваше начальство? У вас из-за этого возникали какие-то трения?

— Нет. Конечно, они хотят — и я сама очень хочу — чаще выступать в Мариинском театре, но пока что так не получается. Но Валерий Абисалович, например, очень счастлив и очень гордится тем, что у меня такой успех. И он мне всегда помогает. И если я ему нужна, я всегда стараюсь приехать и спеть. Вот только что был большой благотворительный концерт в Нью-Йорке в фонд фестиваля «Звезды белых ночей». Меня просили там спеть, и я спела — все прошло очень хорошо, мы собрали миллион долларов.

— Сейчас очень много хороших, талантливых, профессиональных певцов и очень мало настоящих оперных див, которых знали бы все, а не только меломаны. А как сложилась ваша гламурно-оперная, масскультурная карьера? С чего все началось?

— Это все Deutsche Grammophon. Это они меня разыскали и заключили со мной контракт. И естественно, поскольку я молодая, меня никто не знает, начался вот этот сумасшедший промоушн — я давала интервью во всех журналах и газетах, мои фотографии везде публиковали. И как-то мой образ вдруг стал очень популярным. Это заинтересовало огромное количество людей, наверное, просто потому, что я не была похожа ни на кого. Так оно и идет. Еще была пара скандальных историй, глупости совершенные придумывали — что добавило, скажем так, перца. И потом сексуальность, как они это называют. Как скажете: хотите сексуальность — пожалуйста, мы вам ее предоставим, ничего такого страшного в этом нет.

— А вы не боялись, что весь этот гламур наложит отпечаток на вашу репутацию серьезной оперной певицы?

— Нет, не боялась, потому что попсу я не делаю и никогда делать не буду. А недоброжелатели все равно будет чем-то недовольны: не тем, так этим. Так что всем все равно не угодишь. И потом проект DVD мне показался очень интересным и необычным и при этом совершенно ни на что не претендующим, ни на какое высокое искусство. Мне это интересно, мне нравится.

— Все-таки светская, гламурная сторона вашей жизни — это ведь тоже требует сил: фотосессии, вечеринки всякие…

— Фотосъемку я люблю, это интересно, я не люблю эти огромные «ивенты» — когда надо ходить с бокалом и всем улыбаться, это у меня отбирает очень много сил. Общение с такой массой народа и при этом действительно, как правило, малознакомой… на следующий день я просто мертвая. Более того, у меня появляется очень отрицательная энергия. Такое ощущение, что я, как губка, впитываю в себя все — и хорошее, и плохое. Я надолго прихожу в нервное состояние, начинаю дергаться, что в принципе мне не свойственно, потому что я очень общительный человек и мне это нравится. Но иногда меня достают такие вещи. Особенно тяжело в Германии и Австрии, потому что там все буквально напихано этими «ивентами».

Имеет ли значение красота



— Вы были первой из наших молодых певиц, которые производили впечатление не только своим голосом, но и внешностью — очень современной, модной, модельной. Я помню, как после премьеры «Травиаты» в Мариинке все хором писали, что вот у нас появилась оперная дива с балетной фигурой и внешностью фотомодели. Это сильно вам помогло в вашей карьере?

— Ну, это помогает, конечно.

— Насколько?

— Не очень много, но помогает. Физическая красота не особо видна с последнего ряда.

— Но фигура видна.

— Фигура видна, и видна индивидуальность — вот что важно. Конечно, если Травиата выглядит, как она должна выглядеть, то публика переживает за нее больше.

— По крайней мере, верит больше. Насколько я знаю, уже случались такие истории, когда певиц, даже звезд, снимали с ролей из-за того, что они становились уж совсем монументальными — тот же недавний скандал с Деборой Войт в Метрополитен.

— Такое случается. Я, кстати, давала интервью «Нью-Йорк таймс» на эту тему. Там была большая статья об этом — очень известная статья, именно по поводу Деборы Войт, — и к ней мой комментарий. Я сказала, что, конечно, имеет значение, как человек выглядит, но в опере самым важным был и остается голос, умение петь и музыкальность. У Деборы Войт голос — один на миллион, и театр просто не имеет права увольнять таких певиц, потому что это сокровище. К сожалению, сейчас в театрах очень часто правят бал режиссеры, которые могут увольнять артистов.

— В прежние времена оперная жизнь строилась вокруг звезд, сейчас как-то поменялась система отношений? Кто важнее — дирижер, режиссер, звезда или менеджер?

— Действительно, бывает так, что режиссер — это человек номер один. Я считаю, что это неправильно. А дирижер уже перестал быть персоной номер один. И конечно, звезды уже не в такой степени в центре.

— А кто ваш любимый дирижер кроме, естественно, Гергиева?

— Хороший дирижер — мертвый дирижер. (Смеется.)

— Дирижеры тяжелые люди?

— Бывают всякие… Но сейчас у них нет такой власти, как раньше. Они зачастую приезжают под конец, никогда ничего не говорят. Или говорят какую-то ерунду: «Убери здесь звук, давай сделаем пиано». А потом выйдет на сцену и ни о каком пиано уже не помнит.

— А в какой степени качество современного оперного спектакля зависит от дирижера?

— Очень зависит. Дирижер может убить спектакль.

— Бывали такие истории?

— Бывали. Дирижер заглушит, задавит, и вообще фиолетовой станешь, пока допоешь.

— Имена известные?

— Известные, поэтому я не буду их называть. Несколько имен, если бы я назвала, вызвали бы у вас шок.

— А с кем было особенно хорошо работать?

— С Пласидо Доминго. Очень хороший дирижер, один из лучших. А еще и очень хороший, потрясающий человек. С ним и петь хорошо, а когда он дирижировал «Риголетто», это был совершенно особый спектакль: так комфортно было петь, он просто нес тебя на руках весь спектакль.

— Вы, например, вольны выбирать партнера, то есть вы можете сказать: нет, я не буду петь с этим человеком?



— Да, могу. Но, как правило, таких людей не существует. Я люблю петь со всеми. Если возникает такая проблема, кто-то с кем-то не хочет петь, тому бывает две причины. Или просто какие-то человеческие разногласия, или не подходят голоса, вокальная техника и вообще темперамент, и нехорошо ставить этих двух певцов вместе. Это случается очень часто. И это серьезный повод — на сцене так не должно быть. Вы знаете, в Метрополитен-опера я смотрела оперу «Золушка» — я не знаю, кто делал для них этот кастинг, подбирал составы… Золушка была Оля Бородина — совершенно гениальная. Она большая красивая русская женщина, с таким большим, крупным голосом. А вот ее партнер-тенор!.. Мы все знаем, что тенора в основном не особо высокие и здоровые, но они нашли самого маленького. То есть у него лицо с мой кулак, она была ровно в три раза больше его. Причем она не была толстой — она в очень хорошей форме, но вот это несоответствие было просто смешным. Кстати, я только что пела с этим тенором.

— А тенор-то хороший?

— Тенор хороший, мне было с ним петь удобнее, чем с другим. А вот с другим, не буду называть его имя, мне было петь неудобно, и мы с ним больше петь не будем, потому что он тоже сказал, что ему со мной петь неудобно. Просто у нас не сочетаются голоса, не потому, что он меня не любит или я его не люблю, а просто мы поем вместе — и нет никакого эффекта.

— Бывает так, что вы отказываетесь от спектаклей, когда есть контракт?

— Очень редко. Такое случалось, может быть, один раз или два. Я буду петь, даже когда у меня нет разговорного голоса. Ну, немножко похуже спектакль, но все равно — очень многие даже не замечают.

Оперный мир

— Кто из старых и из нынешних певиц вам ближе всего, кого вы любите?

— Их было много, и все хорошие. Конечно, я люблю Каллас за ее индивидуальность — таких, как она, больше нет. Она может петь даже не всегда безупречно технически, но это всегда что-то совершенно особенное, что заставляет слушать не отрываясь. Многие певицы пытались ее копировать, бывали даже похожие голоса, манера пения — но это всегда не то, это как бы оболочка без внутренностей. Конечно, мне очень нравится Френи, чисто технически Френи мне больше всего подходит. Если я ее слушаю, я пою лучше. Мне очень нравится Скотто, мне нравится Леонтин Прайс. Сейчас очень много замечательных певиц. А из тех, кого я слышала живьем, думаю, мне больше всех нравится все-таки Анжела Георгиу. Мне очень нравится ее голос, ее техника, она мне ближе всех. Очень люблю Чечилию Бартоли — я была на ее спектакле в Ковент-Гардене, она исполняла Россини, «Турок в Италии», — это был один из лучших спектаклей, которые я когда-либо видела, она потрясающая, столько энергии, такая индивидуальность. Люблю Натали Дессей… И это только женщины, а мужчин еще больше.

— А есть кто-то из старых звезд, кого бы вы специально слушали, чтобы чему-то научиться? Френи?

— Френи больше всего, потому что, если часто слушать Каллас, вы ничему не научитесь. Это сразу разрушит вокальную технику.

— Почему?

— Не знаю, имитировать пение Каллас вредно для вокальной техники, а вот Френи — нет.

— А в чем дело с Каллас?

— У нее была особая природа. Такое количество ролей в таком огромном диапазоне никто не мог исполнять.

— Я недавно услышала ее архивные записи Вагнера…

— А вы слышали, как она Россини поет?

— «Севильского цирюльника»? Да. Фантастически поет — очень мощная интерпретация, переворачивает буквально все привычные штампы.

— Еще она поет «Семирамиду» Россини, по-моему, просто потрясающе. Это очень интересно. Но это не поможет вокальной технике. Ее надо просто слушать.

— Вы брали уроки пения?

— Да, конечно, я брала уроки в Италии, несколько раз по десять примерно уроков. Потом я занималась в Америке, на программе для молодых певцов, и я несколько раз занималась с Ренатой Скотто.

— Это было интересно?

— Это было очень интересно, я научилась у нее очень многому — она научила меня понимать бельканто. Это было чрезвычайно ценно. Потом она просто потрясающая женщина. У меня в этом году было две трансляции в Метрополитен — «Риголетто» и «Дон Паскуале». Она слушала по радио и каждый раз потом звонила мне в гримерку и говорила: «Я слушала. Хвалю». Это было очень приятно.

— Аня, а каковы ваши музыкальные предпочтения вне сцены, кого вы больше всего любите?

— Я люблю Вагнера, но петь его я не буду никогда. Петь я люблю Моцарта, Верди, Беллини, Прокофьева, а слушать — Вагнера, Шостаковича. Я не очень люблю, например, Шуберта, я засыпаю под такую плавно льющуюся музыку, она не занимает меня. Я очень люблю Бриттена, Рихарда Штрауса.

— А в бриттеновских операх вы никогда не хотели петь?

— Нет. Это на английском — и есть люди, которые могут сделать это лучше меня.

— Но вот, например, Пласидо Доминго поет по-русски «Онегина» так, что все понятно. А когда кто-нибудь наш поет Онегина — совершенно ничего непонятно.

— Ну, Пласидо очень талантливый человек. Ой! Я была только что не скажу где, не скажу что, но я слушала русскую оперу с русскими певцами, очень хороший спектакль. Но я не поняла ни одного слова — я все время смотрела субтитры.

— Есть что-то, что бы вы хотели спеть?

— Да, хочу спеть Лулу.(героиня одноименной оперы Альбана Берга. — Е. С.)

— Почему?

— Она мне нравится, интересно — баба клевая.

Страсти на сцене и в жизни

— Аня, сейчас у вас расцвет — как долго голос может продержаться на таком уровне?

— Не знаю, у каждого по-разному. Я, к сожалению, смотрю вокруг и вижу, что о певцах, которые еще пять лет назад были такими известными, теперь никто ничего не знает. Почему они так быстро исчезли? Была замечательная певица Стефания Бонфаделли — она была очень красивая, она обладала великолепной вокальной техникой, голос потрясающий. Она пела все. Я ее слышала и была в восторге — я не понимала, как вообще так можно петь. И буквально за три года — всё: она не поет, и никто не знает где она, что с ней. Так странно…

Почему, например, Натали Дессей так долго не пела и у нее была операция на связках — при ее, на мой взгляд, совершенно идеальной вокальной технике: когда я ее слушаю, я не могу ни к чему придраться. Что произошло — непонятно.

— Всякие эмоции, переживания сильно влияют на голос?

— Влияют, сильно.



— Это как-то заставляет выстраивать жизнь определенным образом?Отгораживать свою частную жизнь?

— Ну а как ты ее особо отгородишь? Если что-то приходит, то оно и приходит, что там отгораживать-то. Просто она со временем становится спокойнее, суше… А может быть, и нет. И потом с практикой появляется уже какая-то закалка. Хотя, по-разному бывает — иногда надо пострадать, драму сделать как следует…

— Это потом на сцене страдать помогает?

— Не знаю… Мне кажется, жизнь — это жизнь, а сцена — это сцена. Для меня лично она существует по другим законам. Я никогда не переношу личную жизнь на сцену. Но с каждым жизненным опытом я обогащаюсь, и тогда, естественно, я могу больше сказать на сцене.

— А актерское мастерство откуда бралось? Вы специально учились?

— Вы знаете, я пыталась учиться актерскому мастерству еще в детстве — у меня никогда не получалось. Я всегда была хуже всех, всегда была такая зажатая, я, например, никогда не могла читать басен или стихов. Все просили: прочти — и ничего, ноль. И вдруг, когда я уже стала учиться, мы начали делать музыкальные отрывки, и я почувствовала себя совершенно свободно — настолько все это было естественно. Не надо было ничему меня учить. То есть надо было посмотреть музыку — там все написано, и каким-то естественным образом все само получалось.

— На прошлогоднем, кажется, Пасхальном фестивале, я видела вас в «Войне и мире» — это было очень хорошо, особенно сцена истерики Наташи производила сильнейшее впечатление, вы там замечательно играете.

— Спасибо. Я когда выбегаю там на сцену, у меня так сильно колотится сердце, что я каждый раз думаю, что сейчас случится инфаркт или что-нибудь еще. Но пока живем.

— Аня, а у вас нет ощущения, что из-за оперной карьеры как-то упускаешь всю остальную жизнь? Пока другие выходят замуж и рожают детей, ты все время в самолете и на сцене…

— Мне это не нужно. Вот честно вам скажу: не хочу замуж, может быть, когда-нибудь захочу. Но в данный момент я смотрю на своих семейных подруг и думаю: как хорошо, что у мен всего этого нет.

— Вас пугает тяжелый быт?

— Нет. Бытовые проблемы есть всегда и везде. Просто я другая, у меня другая жизнь, другие интересы. У меня свое. Голос — это такой дар от Бога, и мы должны быть счастливы и благодарны. Это трудно, но это здорово, это такое неповторимое, не сравнимое ни с чем наслаждение.

— Давно у вас появилось ощущение, что ваша жизнь протекает совсем иначе, чем у остальных людей?

— Нет, я осознала это совсем недавно и продолжаю осознавать. Иногда мне кажется странным: ну почему я такая, почему я не могу хотеть ребенка и радоваться этому? Не знаю. Папа переживает очень — постоянно меня пилит: «Ты уже старая, кому ты будешь нужна, кто тебя возьмет? Ты же останешься одна!». Я говорю: «Папа, ну не возьмет никто, и не надо. Не волнуйся. Кто тебе сказал, что я буду одна? Вокруг меня столько людей».

Голос и все остальное

— Насколько пение определяет образ жизни, то есть насколько вы зависите от своего голоса? Можете ли вы что-то делать, совсем не думая, например, о том, что завтра надо петь и как это может отразиться на голосе?

— Ничего особенного я никогда не делаю, то есть я спокойно пью, без проблем, — но, конечно, не перед спектаклем. накануне спектакля я даже могу танцевать, но не так, чтобы слишком сильно устать. Конечно, я знаю, что на мне лежит огромная ответственность, что все мои выступления должны быть очень высокого качества, это иногда трудно сделать. Поэтому я стараюсь вести себя хорошо — а там всякое бывает.



— Разве не приходится жить по каким-то специальным законам: не есть соленое, острое, горячее, холодное…

— Это глупо. Можно делать абсолютно все и при этом быть еще лучше.

— Но обычно певцы рассказывают, как они берегут голос…

— Это все дурная голова. Я точно знаю, у меня был миллион таких примеров, когда я пыталась сохранить голос, сидела на диете — и вдруг в голове что-то повернулось не так, ты как-то не настроилась или что-нибудь еще не сложилось, я не знаю, погода, например, — и все пошло не туда, от начала и до конца. Только голова! А бывает, болеешь, температура, уже хочешь отказываться — а выходишь и поешь лучший спектакль в своей жизни. Таких случаев была сотня. С голосом надо обращаться аккуратно, его нужно поставить на дыхание и собрать — и все. Можно петь громко, можно петь тихо, можно петь долго.

— Как вы восстанавливаетесь после спектакля?

— Главное, не надо ни с кем встречаться. Как правило, на следующий день после спектакля не стоит ничего такого серьезного планировать, потому что бывает нормальное состояние, а бывает состояние такой опустошенности, что все начинает раздражать. Это значит, энергия ушла и надо ее восполнить. А восполняется она покоем, ничегонеделанием, и для этого у нас есть эти два-три дня между спектаклями.

— Сидишь дома, ешь и спишь?

— Как правило, да, или иду в магазин — шопинг.

— Это хорошая штука для восстановления душевного равновесия, да?

— Великолепная — мне уже некуда покупать, у меня такое количество всего, что я не успеваю все купленные вещи носить. Но все равно приятно и все время хочется еще. Особенно в Америке.

— А почему в Америке?

— Там лучше: во-первых, там больше выбор, во-вторых, там можно купить очень хорошие вещи недорого. Шопинг в России я не люблю, я считаю, что это самый худший шопинг из всех. Дорого и вообще непонятно: какие-то странные цены, навороченные вещи.

— У вас есть какие-то любимые магазины?

— Да. Saks Fifth Avenue, я люблю большие магазины, я не люблю бутики. В больших универмагах можно ходить, рыться в вещах, никто на тебя не смотрит, и там можно найти очень много интересного. Можно найти совершенно уникальные вещи, которые буквально только что появились, —- я редко покупаю на сейле.

— Не хватает терпения?

— Так тоже бывает, конечно, но вообще причина в другом: как правило, до скидок остаются уже не особенно интересные вещи. А вот самое лучшее появляется, когда только-только выбросили новую коллекцию, тогда можно найти действительно потрясающие, уникальные вещи, которые будут служить очень долго. Их надо брать сразу, потому что уже в конце дня их не будет — разберут. Платишь, конечно, дороже, но это того стоит.

— А есть какие-то специальные мероприятия — массажи, спа-процедуры, которые помогают сохранять форму, в том числе профессиональную?

— Я такая ленивая! Чтобы я сходила в салон — никогда! Я ненавижу вот это бессмысленное сидение — три часа! Чтобы я маникюр когда-нибудь сделала — ни-ког-да! Пока меня уже не пристыдят.

Вообще массаж это очень полезно, я это люблю, у меня бывают проблемы со спиной — когда сильное напряжение, меня буквально сковывает. Все эти ванны, все эти спа — это приводит в чувство, конечно.

— А на диетах сидите?

— Нет, никогда. Когда я разрастаюсь до таких размеров, которые меня начинают огорчать, я просто ем меньше — не ем, например, булку с маслом и стараюсь не есть на ночь. Еще у меня есть моя знаменитая диета с гамбургером.

— Что это значит?

— Ешь гамбургер без картошки фри — и все, больше ничего не ешь весь день. Худеешь на раз. Здоровый образ жизни и здоровая пища: в Америке гамбургеры — супер, настоящее мясо, очень хорошие. Ну и можно еще добавить помидорку.

— А когда есть хочется, петь тяжело?

— Ну да, пение требует много эмоциональных и физических сил, и после спектакля очень хочется есть — отсюда все эти ночные ужины. И перед спектаклем надо хорошо поесть, и за день до спектакля надо хорошо поесть, чтобы были силы петь. Я ем за четыре часа до спектакля — как правило, легкую пасту, ничего тяжелого, никаких сливочных соусов, чеснока, лука.

— Аня, а у вас есть рекламные контракты с известными люксовыми брендами?

— Меня одевает Escada — для концертов и всяких выходов. Лучше и придумать нельзя — у них очень красивые платья, и каждый раз мне приносят кучу новых, а я говорю: «Я не успела еще надеть прежние, подождите». Причем это дорогие платья от кутюр, которые стоят за десять тысяч евро. Это приятно. И это важно: надо хорошо выглядеть, это всегда помогает. Я не понимаю певиц, которые кое-как одеваются для сцены.

Еще я только что заключила контракт с Chopard — хорошее дело, много денег. Прекрасные бриллианты — и ничего не надо для этого делать, надо их просто надевать. Это одна из приятных сторон жизни звезды.

— Какой город для жизни лучше всего?

— Это зависит от того, что вам нужно. Естественно, я люблю Питер — я выбрала его в шестнадцать лет, и мне там очень хорошо. Пожив там, я стала более закрытой, сдержанной, северной. Москва — слишком большая, в Питере мне всегда больше нравилось. Только что я купила квартиру в Нью-Йорке, на Манхэттене, потому что я всегда хотела там жить, мне очень нравится Нью-Йорк. Там так интересно — столько возможностей, столько всего. Американцы замечательные люди — те, с которыми я общаюсь, люди искусства, не те, которые deep country.

В Нью-Йорке хорошо на Манхэттене — там все сосредоточено. Но я никогда не была, например, на Брайтон Бич. Я вообще не люблю русских за границей — когда я там натыкаюсь на русских, я сильно вздрагиваю. Почему наши вечно всем недовольны и на лице у них всегда написано, что мы такие крутые, а все остальное — дерьмо?

— А отдыхать куда вы едете?

— В Италию. Очень люблю Италию. Год назад я была на Гавайях — мне там очень понравилось.

Елена Стафьева

http://spb.kp.ru/2006/05/31/doc118431/

Комсомольская правда Петербург
31.05.2006

Ягудин тяжело перенес разрыв с питерской балериной
- Не сложилась малина с балериной Алиной...

Ради семьи фигурист готов пожертвовать даже карьерой

«Комсомолка» уже писала об отношениях известного фигуриста Алексея Ягудина и балерины Мариинки Алины Сомовой. Они познакомились в ноябре прошлого года. Молодые люди встречались некоторое время. Поклонницы Ягудина даже всерьез забеспокоились - все шло к тому, что отношения фигуриста и балерины станут весьма серьезными и Алексей наконец остепенится. Однако напряженный гастрольный график помешал счастью молодых - когда Алина вместе с балетной труппой вернулась из Вены, ребята расстались.

Спортсмен, разбивший не одно женское сердце, достаточно тяжело перенес разрыв. Печального Алексея Ягудина журналисты «КП» встретили на одном из мероприятий, разговор как-то сам собой зашел о женщинах.

- Алексей, что послужило причиной разрыва?

- Не хочу говорить об этом.

- У вас были серьезные планы?

- Ну, как сказать… Я стараюсь никогда вперед не загадывать. Семья - дело сложное. Нельзя заранее спланировать, как все получится.

- Что бы вы никогда не простили любимому человеку?

- Наверное, измену. Женщина не имеет права изменять.

- Сильно разочаровались?

- Неприятно, конечно. Но не могу сказать, что я сильно подавлен. Все проходит со временем. Мы встречались всего полгода. Все это время я гастролировал в американском туре и редко приезжал в Питер. Моего внимания, видимо, не хватало.

- Как же вы общались?

- Я периодически прилетал сюда на выходные, на праздники. По SMS переписывались. Когда находишься в туре, живешь практически одним телефоном - звонишь, пишешь. Я уже даже думал о том, чтобы как-то поменять этот бешеный график. Хотел больше времени уделять Алине. Но не срослось.

- Вы готовы пожертвовать фигурным катанием ради семьи?

- Конечно! Всегда надо чем-то жертвовать. В жизни, как и в спорте, если хочешь что-то получить, приходится что-то отдавать. Нельзя быть эгоистом в отношениях.

- Что сейчас чувствуете?

- Чувствую, что жизнь продолжается.

- Неужели не сожалеете о разрыве?

- Нет. Я всегда стараюсь скорее забыть о неудачах, с которыми приходится сталкиваться. Нельзя жить отрицательными эмоциями - они разрушают изнутри. Надо делать выводы и идти дальше. Жизнь не стоит на месте. Теперь я, как сказал один мой друг, «опять вышел на маркет»!

Что думает по поводу ссоры с Ягудиным Алина Сомова, пока неизвестно. Дело в том, что Алина сейчас напряженно репетирует. Балерина готовится к очередным гастролям - 13 июня основной состав Мариинки отправится в Америку. В зале вашингтонского «Кеннеди-холла» наши танцоры дадут «Жизель» и балеты Уильяма Форсайта.

Виктория АДЫЛОВА, Артем СКРЯБИКОВ
pe@kppublish.ru

http://www.evening-kazan.ru/article.asp ... 0&limit=20

Вечерняя Казань
№ 84 (3224) 27.05.2006

Нуриевский фестиваль
Принцесса из "дома Петипа" в кино снялась из любопытства
Это ее первая гастроль в России



"Идеальной принцессой Авророй" и "сенсацией XIX Нуриевского" назвали после "Спящей красавицы" солистку Мариинского балета Евгению Образцову участники фестиваля. Никто не верил, что в Казани она танцует этот сложнейший спектакль всего лишь во второй раз. И потрясенно перечисляли уникальный набор достоинств одной из самых юных Аврор (Образцовой 21 год) мировой сцены: виртуозная техника, безупречная элегантность, поразительная музыкальная чуткость...


- С кем вы готовили эту партию? - спросила я Женю после спектакля.

- С Нинель Кургапкиной, это мой репетитор в театре. С ней работают Ульяна Лопаткина, Ирма Ниорадзе, Жанна Аюпова... Ученица Агриппины Вагановой, первая партнерша и близкий друг Рудольфа Нуриева... Мне очень повезло, что я работаю именно с ней.

- А вам, кстати, везет на работу с теми, кто был близок с Нуриевым: Карла Фраччи выбрала вас на заглавную партию в своей постановке "Золушки" в Риме.

- В начале мая у меня была уже вторая премьера в Риме - я танцевала Маргариту в "Фаусте". Этот балет на музыку Листа поставил Лучано Каннито - муж Карлы Фраччи, который тоже дружил с Нуриевым. Он рассказывал, что идея этого балета у него родилась очень давно, он хотел, чтобы Маргариту танцевала Фраччи, Нуриев - Мефистофеля, а Фауста - Эрик Брун. Но реализовать эту мечту он смог только сейчас. Сказал после премьеры, что Рудольф был бы доволен.

- Женя, в этом сезоне с вами работал еще один друг Нуриева - выдающийся хореограф-реставратор Пьер Лакотт, доверивший вам заглавную партию в "Ундине". Вы сразу согласились танцевать "иезуитскую хореографию Лакотта, убийственную для ног"?

- Конечно. Это замечательный опыт, отказываться от которого, на мой взгляд, непрофессионально. Было безумно трудно, но я справилась, и это приятно. Я говорю сейчас не только о реакции критиков на мою Ундину. Много добрых слов сказала мне и супруга Лакотта - репетитор "Гранд Опера" Гилен Тесмар. В свое время, кстати, она танцевала с Нуриевым.

- Правильно ли думать, что корифеи балетного мира стали обращать на вас внимание после X международного конкурса в Москве, где вы завоевали "золото"?

- Да, победа в Москве помогла моей карьере. Знаете, я не могла не победить. Руководитель нашей балетной труппы Махар Вазиев не хотел меня отпускать - я была занята в репертуаре довольно плотно. И когда в итоге разрешил поехать, поставил условие: "Ты должна вернуться с золотой медалью. Иначе тебе здесь будет очень плохо". Помню, я ехала в поезде и плакала всю дорогу до Москвы. А когда получила "золото", радоваться времени практически не было - сразу улетела на гастроли в Вашингтон.

- Победа далась вам легко?

- Мне ничего и никогда не давалось легко. Вот с самого начала, когда меня приняли в Вагановскую академию - с первого раза, но условно. Я всего добивалась трудом. У меня была цель - попасть в Мариинский театр, в легендарный "дом Петипа".

- Есть такая пословица: напрасный труд хуже лени. Она справедлива в балетном мире?

- Думаю, да. Знаю по себе: если у меня что-то не получается, я от упрямства могу штырить это "что-то" до бесконечности. И только потом понимаю, что будет больше толка, если сначала разберусь в причинах - почему не получается.

- А как получилось, что в прошлом году вы снимались в фильме Седрика Клапиша "Красотки"?

- Совершенно случайно. Для продолжения романтической комедии "Испанка" Клапишу нужна была по сюжету молодая русская балерина. Помню, пришли какие-то люди в театр и пригласили меня и еще несколько девочек на кастинг. Я отказалась, так как готовила партию Ширин в "Легенде о любви". Потом мне позвонили и сказали, что им никто не подошел, что специально приедут ко мне в театр и проведут кинопробы за кулисами. Словом, утвердили на роль Наталии меня. Я согласилась, наверное, из любопытства. Снимали потом, как я танцую в наших спектаклях в Лондоне, некоторые эпизоды - сцену моего бракосочетания с главным героем, например, - в Петербурге. Премьера фильма была в Париже... Это было интересно - сменить обстановку, побыть в компании молодых актеров - таких как Одри Тоту, Ромен Дюри, Келли Рейли... Но я не могу сказать, что сниматься в кино мне безумно понравилось. Свою профессию я люблю больше.

- Кто для вас главный критик в профессии?

- Их два. Это мой педагог Нинель Кургапкина и моя мама - Нелли Образцова. Я ведь по ее стопам пошла - она танцевала в санкт-петербургском театре имени Мусоргского. Но я и сама себя всегда критикую, когда смотрю видеозапись своих репетиций и спектаклей.

- Есть желание приехать в Казань еще?

- Просто огромное. Казань стала особенным для меня городом: участие в Нуриевском фестивале - это моя первая гастроль в России. Я станцевала здесь "Спящую...", которую до этого танцевала только во Флориде. У вас красивый город, доброжелательная балетная труппа и просто замечательный фестиваль, который носит имя моего любимого танцовщика - Рудольфа Нуриева.


Фото Александра ГЕРАСИМОВА.